Ночь Волка - Страница 25

– Это называется «не ждите философии», – не удержался от реплики Шилов, – а я вот вам скажу, что у нас в Узбекистане процент разводов на душу населения крайне низок. А почему? Социологи почившего в бозе Советского Союза, долго ломали себе над этим голову. Ответ оказался прост, ибо, – как сказал наш местный чайханщик Муззафар ихнему профессору социологии Рубинштейну:

– «Калым надо за девушка платить, а когда с женой разводишься, калым обратно не даем». Поэтому никто не разводится. Экономические законы вступают в силу; как говорил наш заводской председатель профсоюза товарищ Полотеров: «Рублем будем воспитывать, рублем».

– … Шилов, ты заткнешься когда-нибудь? – в сердцах сказала Галя.

– Заткнусь, – вдруг обиделся Шилов, – я вообще могу избавить вас от своего присутствия, уйти к волкам на мороз.

– Оставайся Шилов, – сказала Вероника, – только помолчи, пожалуйста.

– Опять сбил меня с мысли, ну что ты будешь делать, а? – Галя немного помолчала, пытаясь поймать тот лад, который настроил ее на этот монолог.

– Сейчас, я начинаю верить в то, что в раздельном обучении был определенный смысл. Нынешняя ранняя свобода, которую обретают молодые люди в конечном итоге выходит им боком. Представьте себе учебное заведение, в аудиториях которого половину своего времени проводят юноши и девушки, вторую половину они проводят в общежитии. Им никто не указ, вот они и крутят любовь напропалую, с кем попало, а раньше родителей спрашивали; как хотите, а в этом было много хорошего, потому что родители сразу понимали, пара сыну избранница, или нет, и наоборот; исходя из этого, давали свое согласие, или не давали. А некоторые и подбирали пару своему ребенку, при этом очень хорошо зная нрав своего ребенка. Вы, конечно, можете назвать меня ханжой, но это не так, и доказательством служит то, что я живу в грехе с этим иродом.

– А как же любовь? – спросил неистребимый Шилов.

– А что мне с твоей любви, Шилов? Ко мне сватался хороший парень из нашей деревни. Уж как меня мама, царство ей небесное, уговаривала, так нет же, не пошла, не любила. А тебя люблю и живу как дура, одна, на дорогу смотрю, когда мой Саша что-нибудь соврет жене и прибежит ко мне. Ты же гад за десять лет со мной ни одного нового года не встретил.

– Зато Старый новый год я всегда с тобой встречаю, и двадцать третьего марта я всегда с тобой – нимало не смущаясь, заявил Шилов, а потом, если разобраться – все это условности, язычество, если хочешь знать, до Петра первого, новый год в России не встречали.

– А что у нас двадцать третьего марта? – подозрительно спросила Галя.

– Ну, как же, – мусульманский новый год, – бодро ответил Шилов.

– Уберите его от меня, – сказала Галя, – или я за себя не отвечаю.

Шилов благоразумно отсел от Гали.

– Знаешь, Вероника, – мечтательно произнесла Галя, – иногда ночью, когда я вдруг просыпаюсь и лежу без сна, думая о своей судьбе, а в это время рядом спит пьяный Шилов, да еще и храпит к тому же: мне хочется пойти на кухню, наполнить ведро холодной воды и вылить на этого гада.

– Спасибо тебе, Галя, – проникновенным голосом сказал Шилов, – добрая ты, некоторые, как свидетельствует история литературы, – яд в ухо наливали, другие – топор хватали, «чтоб зарубить аккурат насмерть».

– Я отвлеклась от своего рассказа, – сказала Галя. – Итак:

– …Дом, в котором находилось общежитие, стоял на окраине нового микрорайона; двенадцатиэтажный панельный дом с совершенно жуткой планировкой квартир, в которых всегда было сумрачно, оттого что расположен был так, что солнце почти не заглядывало в его окна; и почему-то сыро, хотя дом стоял на некотором возвышении, обдуваемый всеми ветрами. Одной стороной своей он смотрел в поле, заросшее одуванчиками, потому что была весна, а другой – во двор, образуемый несколькими жилыми зданиями, лежащими квадратом, наподобие костяшек домино. С той стороны, где поле, в самом начале его была детская площадка – песочница, железные качели, горка, на которой всегда копошилось около десятка детей и столько же родителей присматривало за ними. Как я уже сказала, была весна, и поле было покрыто цветущими одуванчиками, для тех, кто основательно залил глаза водкой, я тебя имею в виду, Шилов, и не может сейчас представить, как выглядит цветущий одуванчик, я напоминаю – белые лепестки, желтая серединка.

– Роберт, – сколько же ему было тогда лет, в прочем все мы в ту пору находились в одном возрасте – от двадцати до двадцати пяти. Прекрасная пора, – мечтательно произнесла Галя, – время надежд, хорошо про это время сказал поэт – «Сладкоголосая птица юности». Я вот сейчас смотрю на молодых, какие они все расчетливые, и, главное, вечно всем недовольны, все у них есть, а они недовольны. А как я им иногда завидую, оттого что они такие раскованные, сидят, где придется. Пьют пиво, и плевать хотели на прохожих; я завидую их беззаботной жизни, в их возрасте я думала о том, как выжить в Москве, но кажется, меня опять понесло не в ту сторону. Итак, Роберт, который сидя на скамейке, приглядывал за своим сыном, увидел женщину, гуляющую в поле, среди одуванчиков. Ее ребенок собирал цветы, а сама она задумчиво брела за ним. Роберт обратил на нее внимание из-за ее белого платья, которое было удивительно уместно на бело-желтом поле, затем, переведя взгляд на ее малыша, он с улыбкой отметил, что ребенок одет в желтый костюмчик.

Когда они вернулись на детскую площадку, Роберт поздоровался с женщиной, она кивком ответила ему.

– Это было очень красиво, – сказал он.

Молодая женщина удивленно подняла брови.