Ночь Волка - Страница 55

Когда я подъехал к вокзальной площади, часы показывали три часа ночи. Стройная женская фигурка в шубке из козлиного меха, а вокруг стайка любителей ночного образа жизни: таксисты, носильщики, контролеры, бомжи, вокзальные проститутки. Села в машину, провожаемая десятком глаз. Расстегнула шубу.

– Привет, – сказала, – извини за беспокойство.

– Все в порядке, – ответил я, и спросил, – что-нибудь случилось?

Ночью человек должен спать. Это я к тому, что ночью человек не способен адекватно реагировать на происходящее. Странное дело – спишь себе беспокойным сном, а через каких-нибудь сорок минут оказываешься на заснеженной привокзальной площади и в машину к тебе, сама, садиться красивая женщина и самое удивительное, что ты воспринимаешь это как нечто само собой разумеющееся, словно договоренность была еще неделю назад. Но вернемся к нашей истории.

… Урусов пытался избавиться от жены: сначала у входа в метро, затем у выхода; на подступах к вокзалу, на перроне – безрезультатно.

Ксения рвалась к поезду как центральный нападающий в американском футболе. И она в него прошла, и не надо удивляться тому, что в купе она обнаружила молоденькую, девушку, нет. Ксения не считала себя старухой в свои двадцать четыре года, но прыщавая девица была молода до неприличия, впрочем, как раз во вкусе ее мужа, которого от близкого знакомства с уголовным кодексом, всегда отделяли буквально месяцы, и которого она сама могла когда-то посадить за совращение малолетних.

Никаких знаков Урусов подать не успел, тем более, что в этом уже не было необходимости, так как улыбка с которой встретила его Ольга, не оставляла никаких сомнений. Слова, которые она произнесла, еще более откровенны. «Разве мы едем не вдвоем?» Урусов в сердцах бросил саквояж на пол и сказал:

– Ну конечно вдвоем, разве не видно, это просто носильщик, вещи мне помогла донести.

– Очень остроумно, – произнесла Ксения, и поскольку Ольга продолжала смотреть с недоумением, добавила, – может, ты нас познакомишь.

– Это Ольга, мой секретарь.

– Что ты говоришь, какая прелестная девочка, и секретарь к тому же, какое удачное совпадение. А с каких это пор ты ездишь в командировки вместе с секретарем, вернее секретаршей.

Далее последовала безобразная сцена ревности с элементами насилия, подробности которой Ксения сообщить отказалась. Поскольку на Ярославском вокзале никто из девушек выйти не пожелал, кончилось все тем, что Урусов, рассвирепев, высадил их обеих на ближайшей к Москве станции, Произошло это за сто с лишним километров от столицы.

Дождались ближайшей электрички и вернулись обратно; в пустом вагоне, сидя на разных скамейках, глядя в разные заиндевевшие окна, в которых вообще-то ни черта не было видно. Ксения никак не могла успокоиться из-за одной фразы, брошенной соперницей «что ты так бесишься, – сказала ей Ольга, – все равно он гулял от тебя и, будет гулять; не я, так другая, какая тебе разница, раньше ты терпела, что сейчас то взъелась?»

– Представляешь, – возмущенно сказала Ксения, – и все это так спокойно, глядя мне в глаза, молодая расчетливая дрянь, а ведь ей только девятнадцать, что же дальше с ней будет?

Я мог только неопределенно кивать головой, мужская солидарность не давала мне права осуждать Урусова, но нельзя было лишить сочувствия женщину сидевшую рядом в этот ночной час.

– Ты, говорит, раньше терпела, – повторила Ксения, – откуда ей знать, чего мне это стоило?

Поскольку соперницы уже давно и след простыл, Ксения сочла необходимым объяснить мне это. Любовь – конечно же, – любовь, была в основе ее терпения.

– А разве эта дрянь его любит, – риторически вопрошала Ксения, и сама же отвечала, – нет, ей нужны его деньги. Но она еще не поняла, что денег у него нет, и никогда не будет; что деньги Урусов зарабатывает только для того, чтобы пустить их в оборот, а на себя он ничего не тратит. Потому что он скупой, и когда она это поймет, она его тут же бросит, потому что таких дур, как я больше нет, чтобы жить с нищим миллионером.

Ночью Москва пустынна, и ехать по ее улицам одно удовольствие, хоть летом, хоть зимой. Добрались быстро, минут за двадцать, двадцать пять, оставшиеся несколько километров Ксения молчала и когда я остановился у ее подъезда, продолжала молчать, но теперь ее молчание стало насыщенным. Ожидая привычное «спасибо», я нянчил на языке слово «пожалуйста», но оно не понадобилось. Когда пауза затянулась до неприличия, я неловко и вопросительно произнес: «Я поеду?» Промедлив целую вечность, Ксения произнесла, глухо и раздельно.

– Ты…не…хочешь…подняться…ко мне?

Марат замолчал и посмотрел на часы, в окно, на Костина, который в свою очередь смотрел на Марата приоткрыв рот с глуповатым выражением простолюдина, слушавшего вранье заезжего молодца.

– Ну, че было дальше? – спросил Костин.

– Пить хочу, – сказал Марат.

Костин подошел к столу и налил в стакан водки из пластмассового бачка.

– Воды, – добавил Марат.

– Во блин, воды еще ему, – недовольно сказал Костин, однако пошел на кухню и принес воды. Дал Марату попить и даже вытер следы струек воды на лице, спросил:

– Водки плеснуть?

– Угощаешь?

Но Костин подвох учуял, смешок издал.

– Подкалываешь? Водка-то твоя.

Налил. Марат выпил со стойкостью столь любимого им Сократа. Даже не поморщился.

– Ну, – нетерпеливо спросил Костин, – поднялся к ней?

– Соблазн был велик, – сказал Марат, – если говорить на чистоту. Я даже не вспомню, сколько уже было времени, больше трех, половина четвертого, может быть. Ночь была совершенно фантастическая, ветреная, но без снега, то есть сверху не падал, только снизу, когда его ветер цеплял в каком-нибудь рыхлом закуточке, затем взвихривал и бросал под свет фонарей, которые к тому же светили разным светом – половина тускло желтым, половина – мертвенно белым. Я говорил уже, что ночью человек должен спать, что ночью человек не способен адекватно реагировать на происходящее. Она, произнося эти слова, не проронила больше ни слова; ее молчание обволакивало меня как кокон, ей не надо было больше ничего говорить, потому что я был ее рабом в этот момент, последующее наше общение происходило на частоте пещерных инстинктов. Где-то на задворках моего сознания брезжила мысль о жене, которая вряд ли сейчас спит, и ждет меня дома, о подлости. И, главное, не было на меня Гомера, привязавшего Одиссея к мачте. Роль мачты сыграла одна маленькая деталь, сознательно или нет, я дотронулся до её руки – возможно, чтобы убедиться в чем-то. Ксения отдернула руку с такой резкостью, что я сразу все понял. Все стало на свои места, так сказать статус-кво восстановилось. «Прости, – сказал я ей, – не могу пойти с тобой, прости». После этих слов она сама схватила меня за руку, сжала и выскочила из машины. Я проводил её взглядом, она поскользнулась на ступенях, едва удержалась на ногах, а, затем, не обернувшись, скрылась в подъезде. Я постоял еще немного, на тот случай, если она вздумает вернуться, но она не вернулась, и, я уехал.